Что не так с Онегиным Сарика Андреасяна

На эту рецензию я наткнулась случайно, но она показалась мне интересной. Я не во всем с ее автором согласна в плане смыслов литературного произведения, но описание фильма получилось достаточно внятным и вроде как даже с желанием увидеть не только минусы. Если кто готов поделиться своим мнением о кино - добро пожаловать в комменты. Мне, кстати, как и рецензенту, в самом начале текста тоже подумалось как-то - а вот бы если бы все ошиблись, и Сарик бы неожиданно снял удачную экранизацию, но кажется, не в этот раз))) Итак, далее текст не мой. 

**************

Во времена, когда существовали художественные комиссии, ходил анекдот про «белую собачку». Один художник постоянно где-нибудь на полотне изображал белую собачку, члены приемной комиссии устраивали скандал, доказывая, что собачка совершенно не нужна в сюжете картины и выбивается из композиции, художник с пеной у рта защищал собачку, пока не сдавался и не соглашался ее замазать. После такой битвы и уступчивости художника, всё остальное на картине комиссия принимала без писка. 

Всё то время до просмотра «Онегина», пока я читала чужие критические статьи, складывалось ощущение, что я вижу одну бесконечную «белую собачку», то есть вместо недостатков фильма все сперва обсуждают несколько «преклонный» возраст актеров, которых взяли на главные роли — 40-летнего Виктора Добронравова в роли 26-летнего Евгения Онегина и 28-летнюю жену режиссера Лизу Моряк в роли 17-летней Татьяны Лариной. Ну, смысл в этом есть: при всех возмущениях всегда остается выигрышный путь — обвинить критиков в эйджизме. Потому я уже настраивалась на то, что увижу метафорическое, аллегорическое зрелище, а не соответствие актеров представляемым персонажам. Почему бы и нет? Это простор для актера, возможность добавить своего видения в роль, обогатить архетип, сломать жанровые рамки. Нет, это не моя всепоглощающая наивность, это желание подойти к фильму непредвзято, даже если его трейлер вызывает непрекращающееся «Ааааа!».

Следует признать, что Добронравов в самом деле играет неплохо. Не сказать, что сценарий или режиссер дают ему разыграться, а диапазон у актера большой, но он честно отыгрывает роль. Хотя, увы, роль больше является не Онегиным из романа в стихах Пушкина, а Онегиным в исполнении Рэйфа Файнса из экранизации 98-го года, присутствует даже грустная улыбка одними губами. Хотя привнести в роль чисто свое виденье, полагаю, Добронравову не дали. 

Менее радостно становится, когда следует описать игру Лизы Моряк. Татьяна характеризуется тем, что любит «читать у окна». Правда, в монументальном воображении постановщиков такая мелочь, как окно, показалась чересчур незначительной, потому его заменили на громадную дворцовую беседку. Читает Татьяна с прямой спиной, сидя на неудобной скамье, видимо, полагая, что чтение без возможности выигрышно смотреться на фоне неба не приносит радости. Книгу она держит на вытянутых руках, видимо, уже пройдя стадию близорукости запойных чтецов и перейдя к пожилой дальнозоркости. Также, возможно, обладает развитыми мускулами, так как книгу предпочитает держать на весу. Вообще, стоило бы прийти к выводу, что книгу Татьяна держит в руках впервые в жизни, но надо помнить и про всю съемочную группу, которая, наверное, тоже не видела картинок с читающими людьми. Положа руку на сердце, в этой ключевой сцене, где герои впервые встречаются, плохо играет даже сама книга, так как тонкому томику, раза в два тоньше журнала Cosmopolitan, выпало играть роман Ричардсона (какой именно — скрыто в тумане общей метафизической неопределенности, полагаю, «Чарльза Грандисона», так как он упомянут как у Пушкина, так и в тексте фильма), что вызвало мои напряженные раздумья, мог ли переводный роман выпускаться по частям, да еще и такими тонкими томиками.

 «Вы читаете пошлые романчики», — говорит Онегин впервые встреченной им девушке. «А вы просто Грандисону завидуете», — говорит Татьяна, продемонстрировав простоту нравов сельского дворянства. Вот и поговорили. Это единственная их встреча. Не просто первая, а единственная до объяснения после письма. С этой минуты Татьяна и влюбляется — раз и на всю жизню. На этой исполненной сердечной близости единственной встрече, где герои обменялись двумя репликами каждый, я перестала себя мучить и считать происходящее на экране фильмом. До того, когда через четверть часа от начала фильма меня настигла зеленая тоска, я лишь отметила, как вовремя совпали мои ощущения с провозглашенной с экрана «русской хандрой» Онегина. Но после этих чувств, зародившихся, должно быть, от волшебного стрекота кузнечиков, я поняла, что всё происходящее — всего лишь ожившая иллюстрация.

Фильм должен говорить на визуальном языке, который понятен любому зрителю. Но для того, кто не читал книги, будет совершенно непонятно, в чём смысл происходящего, это продукт исключительно на внутренний рынок, для тех, в кого школьная программа вбила все «образы лишнего человека». У этих персонажей нет иной предыстории, кроме той, которую скучными голосами озвучивают вслух какие-то эпизодические персонажи. У этих персонажей нет мотивации. Они влюбляются потому, что так нужно. Это иллюстрация из школьного учебника, которую оживили в нейросети. Но так ли хороша эта иллюстрация хотя бы как картинка? Как-то я разбирала покадрово англо-американскую экранизацию «Онегина» 98-го года, указывая, как много пушкинского текста, который даже касается не героев, а рассуждений, сумели привнести в фильм исключительно визуальным средствами. В этой российской экранизации нет и сотой попытки какой-то игры с визуалом. Всех приемов в фильме: персонажи время от времени медленно поднимают голову и обжигают то, что находится напротив, взглядом, пытаясь вложить в это нехитрое действо весь драматизм, отпущенный Богом.

И без меня отмечено, как неуместно смотрятся дворцы в деревенской глуши, где дворяне заняты варкой варенья, как дико выглядят стога сена не на поле, а у дворца или в лесу, или крестьяне, которые затеяли заточку ножей или постирушки прямо около входа в барскую усадьбу. Что бросалось в глаза мне: то, что у каждого кадра нет иного назначения, кроме как «понравиться, понравиться любыми средствами». Можно сказать это и иными словами — «эксплуатация национального колорита». У Онегина вечно залихватски сдвинут цилиндр — отсылка к иллюстрациям середины двадцатого века. 

На балу (их пара и оба подходят больше для какого-нибудь царского официоза, чем для сельской вечеринки или рядового светского раута) камера обычно дает исключительно общий план, большинство дам в белых платьях — отсылка к «Войне и миру» Бондарчука. В громадном количестве представленные пейзажи сводятся к пустынным пространствам и тоскливых видам, подчеркивающими уныние русской глуши. «Красивые у вас тут места. Здесь, наверное, повеситься хорошо». Ни один из этих эпизодов не направлен на то, чтобы передать эмоцию. Всё равно чью эмоцию: героев, Пушкина, режиссера. Но создатели фильма против той идеи, что пейзаж должен как-то отвечать настроению сцены, потому все эти пейзажи примерно так же интересно рассматривать, как любительское фото с отдыха малознакомых приятелей. 

Желтые, пронизанные солнцем и каким-то естественным эротизмом деревенские сцены в экранизации 98-го года играли ту роль, что в Татьяне, вернувшийся после странствий Онегин видит не человека, не женщину, он ищет путь к себе прежнему, к тому времени, когда он пренебрегал всем, но его хоть что-то радовало. И отповедь Татьяны как раз об этом: о том же ее желании вернуться в то лето, о том, что она не верит Онегину, считает, что его увлекает светский вихрь. А он полагает, что часть своей души оставил в том лете, в той зиме, когда убил приятеля, и Татьяна способна ему вернуть это счастье, соединить для него нынешнюю жизнь и всё лучшее, что осталось в прошлом. В этом и суть, почему этот роман в стихах любят по сию пору: не из-за простенькой истории любви и не из-за рассуждений Пушкина, которым уже двести лет. Смысл в романе появляется как раз для старших, для тех, у кого путь впереди намного короче пройденного и кому хочется вернуть то, что было потеряно беспечной юностью.

Онегин-Добронравов грустит так, что еще немного и экран не выдержит. Решительно не ясно, что его держит в деревне, когда на пятнадцатой минуте фильма у него вид такой, что сейчас от тоски планка окончательно упадет и он пойдет косплеить последние страницы «Романа» Сорокина. Но если написано, что «чувства охладели», российский Онегин будет грустить, но сидеть в деревне, хотя денег для заграничных путешествий у него теперь в избытке, а вихрь впечатлений отлично заменяет смысл тем, у кого за душой нет переизбытка желания искать смысловые оттенки. Ну и что, что в своем письме к Татьяне, Онегин написал «ото всего, что сердцу мило, тогда я сердце оторвал». Там же не сказано точно, что ему было мило и почему он не хотел уезжать? Не сказано. Так что сидите и любуйтесь видом Добронравова, который на скоростном экспрессе миновал стадию пресыщенности и с момента приезда в деревню отыгрывает клинические стадии депрессии.

Единственное новаторство в ленте — фигура Рассказчика в исполнении Вдовиченкова. В цилиндре и плаще он появляется посреди сцены и начинает зачитывать авторский текст. Он не читает отвлеченные рассуждения Пушкина, а сосредоточен на пересказе скучным голосом тех взаимоотношений героев, которые следовало бы показывать визуально. Это мог бы быть потрясающий персонаж, который бы прерывал эпизоды, совмещал кадры: если ломать четвертую стену, то уж основательно и с размахом. Но Вдовиченков выполняет функцию советских телевизионных фильмов, которые брали рассказчиков, чтобы экономить на визуале, хотя следует признать, он несет в себе единственный в фильме драматизм, когда вздрагиваешь от того, как замечаешь, что Вдовиченков снова стоит где-то в эпизоде темной фигурой провинциального Слендермена. 

А что еще остается в ленте? Ленский в исполнении Дениса Прыткова не обладает черными кудрями своего оперного воплощения, говорит слегка в нос и не читает стихи. Поэт он только потому, что так сказал Вдовиченков, и потому, что читает стихи из своей предсмертной записки. Правда, записка обладает типичными клише романтической поэзии и, как по мне, это легкая пародия от Пушкина, но это слишком новаторская мысль для данной постановки, так что чтение стихов проникнуто пафосом. Когда Ленский слышит о том, что у них появился новый сосед, то сразу приезжает к нему поздно вечером: «Я тута». В недоумении все, даже Онегин. Но у них завязывается дружба, потому что опять таки так надо. Онегин вздыхает, соглашается, хотя общается исключительно с Зарецким. Но раз Вдовиченков провозгласил, что у них с Ленским дружба, то куда деваться-то?

По той же причине у Ленского появляется любовь к Ольге. Да, в ленте решили показать еще и зарождение любви между этими персонажами. Владимир и Ольга общаются больше, чем Онегин и Татьяна, но откуда появились чувства, всё также остается загадкой. Временами Онегин выдает «батину мудрость»: «Любое чувство разбивается о быт». Татьяна мечтает о браке «однажды и навсегда», видимо, перепуганная эпидемией разводов начала девятнадцатого века и невозможностью матерям-одиночкам стрясти алименты. Зарецкий после того, как Онегин убивает Ленского, спрашивает: «Что же вы наделали?». Персонаж в виде Собакевича, возмущен, что некие неясные «они» считают, что «людям тут живется хуже собак». Ай-ай-ай, плохие «они», как же вы могли? Зато в фильме есть бесподобная мадам Скотинина в исполнении Ольги Тумайкиной, которая ищет возможности пристроить четырех дочерей на выданье. Так как в романе у Скотининых было много детей разных полов от тридцати до двух лет, полагаю, что Тумайкиной выпало играть роль миссис Беннет из «Гордости и предубеждения» . Еще она ругается на Онегина «фармазоном». «Фармазоны» — это франк-масоны. Долго думала над шуткой, имеет ли она какой-то иной смысл, кроме как быть неуместной отсылкой к «Горю от ума»? Полагаю, нет.

И что это за фильм? «Уж не пародия ли он?». Я насчитала три или четыре повтора кадров из экранизации 98-го года. История также начинается в карете, впрочем это было в тексте Пушкина, так что спишем на совпадение. Но у Онегина-Добронравова так же, как у Онегина-Файнса, есть пара приятелей, перед которыми он хвастает своими победами на любовном фронте. Также фильм изъясняется прозой, а стихи оставлены письму Татьяны, Онегина, но есть новаторство — еще и последним стихам Ленского. Когда зачитывается письмо Татьяны, показывают бегущего мальчика-посыльного (в фильме 98-го года мальчик-посыльный катил на коньках и зачитывалось письмо Онегина). Когда Онегин в финале приходит к Татьяне, так же, как Файнс, Добронравов падает на колени, а Татьяна запускает пальцы в его волосы. 

Это плохой фильм. Это вообще не фильм. В нём нет сюжета, в нём нет понимания, зачем какие-то сцены использовал Пушкин, а зачем какие-то Марта Файнс в англо-американской экранизации. Всё, что есть в ленте — это виды российских дворцов, которые должны изображать сельские усадьбы, но оставляют ощущение плохо обставленных музеев. Всё, что показывает лента — это как оно, жить «бохато». Не важно, что люди слабо вписываются в эти интерьеры, их чувства провозглашаются зачитанным текстом, а единственное, что удалось — это передать тоску человека, оказавшегося в центре очередного пустого пейзажа. Не важно, что у тех людей двести лет назад были чувства, стремления, мечты, удел актеров — носить якобы дорогую одежду и прохаживаться мимо уже по-настоящему дорогих мебелей. Лента оставляет впечатления, схожие с школьным походом всем классом в музей-усадьбу, где тебя тянут по залам быстрее, чем ты успеваешь прочитать пояснительные записки и, если ты не увлечен разговором с приятелем, всё, что ты успеваешь, так это выдать ожидаемую учительницей реакцию: «Эх, люди жили-то!»

Текст: Энджи Эфенди,  livelib.ru.